МАМОЧКИ
из дневника одной девочки
Мамочки мои!.. родные мои мамочки! -
он целовал меня возле той самой ямочки –
там, где одна ключица с другой встречается.
Главное, он целует, а всё качается, -
небо, дома, троллейбусы номер пятые,
птицы, деревья… Не мы же с ним виноватые?
Мамочки мои, мне не хватает воздуху –
он уже час целует меня без роздыху.
Лужицы под ногами, и сверху – лужица…
Ужас какой-то: тут всё вместе с нами кружится,
кружится,.. и ошарашенные прохожие
тужатся не иззавидоваться… Да что же я
делаю-то, несмелая, аж бесстыжая?
Не объяснять же каждому, что – не рыжая,
а что меня нынче, глупую, очень радует
видеть, как мир накреняется – и не падает!..
Было так здорово – он приволок ландыши:
он, у которого горы льда по углам души,
он, у которого снега в мороз не выпросишь, -
на, говорит, не понравятся – просто выбросишь…
Честное слово, мамочки мои родные!..
Снова скажу: вот честное-благородное,
я ведь его прежде таким не видела –
взял и пришел: стучит: говорит: выйдь... Дела!
Шли мы и шли, и никак не кончалась улица.
Он меня всё, чудак, отучал сутулиться:
ну же, настаивал, выпрямись хоть разок, а я
думала, как же, блин, классно, что я высокая –
выше него ну вот разве что не на голову.
Думала и представляла его - голого
рядом с собой, такой же… И было весело –
надо ж: раздела, смерила, а не взвесила!..
Сразу смешались вдруг четверги и вторники.
Где и когда бы мы ни были - даже дворники
в ту же секунду завязывали с матом и
салютовали нам - мётлами и лопатами…
Мамочки мои мамочки мои мамочки!..
Что ж я – не понимала, что он мне сам очки
розовые напялил на нос мой шмыгавший? –
он, всею тою весною так ловко двигавший,
прыгавший через лужи смешней потешного…
Я не просила, но он про себя про грешного,
не через силу, а попросту – взял и выложил:
что и женат, и что все эти годы выл, а жил.
Плакался, что один, что ему с хвостиком,
хвастался сыном (три года, зовут Костиком –
в точности он-блондин, как две капли мордочки,
только печальный – даже на фотокарточке).
Врал, что семья не семья, клял свою дамочку,
и уже я целовала его в ямочку
да утешала, мол, что же теперь поделаешь,
раз заварил, так теперь уж такое дело – ешь.
Фея, твердил он, ты фея моя, волшебница…
А уж глаза нащупывали, где хлебница.
А уж рука подсаливала остывшую
курицу – тоже кого-то недолюбившую…
И потекло наше времечко – за беседами.
Среды опять потихонечку стали средами.
Мир, наклонившийся было пизанской башнею,
выстоял, так и не сваленный нашей шашнею.
Все успокоились - даже былые дворники…
Он появляется – маленький и проворненький,
грустный и торопливый – на час с копейками.
Часто – гружёный фруктами и корейками.
Смотрит на нас, улыбающихся из рамочки.
Я?.. ну а я под конец той весны - ох, мамочки -
резала кисть да еще умоляла кровь: теки!
А ландыши – вон они – тощие, как дистрофики… (С.Сеничев)