А давайте вспомним неплохой рассказ, Веллера... Памятник Дантесу
рассказ
Произошло это в небольшом районном центре под названием Козельск.
Заштатный городишко Козельск не примечателен абсолютно ничем, кроме одной
страницы в своем далеком прошлом -- страницы славной и скорбной. Это тот
самый Козельск, который во времена татаро-монгольского нашествия отчаянно
сопротивлялся семь недель всему монгольскому полчищу и вошел в анналы как
"злой город", под стенами которого монголы положили уйму воинов, и в
отместку и в злобе поголовно вырезали все его население, сам же город
сожгли. Когда-то это было написано во всех школьных учебниках истории и
приводилось как пример героизма русских людей, сопротивлявшихся жестоким
татаро-монгольским захватчикам.
У отдельных школьников, склонных от природы к размышлениям, выходящим
за рамки обязательной общеобразовательной программы, факт героической
обороны Козельска вызывал некоторые не то, чтобы сомнения, но вопросы, не
находящие разрешения. Скажем: если маленький Козельск на целых шесть недель
задержал продвижение туч монголов в Европу, то что могли бы совершить Киев
или Чернигов, обороняйся они так же стойко? Городов на Руси было много, даже
по семь недель на каждый -- это уже сотни и даже тысячи недель, и потери
монголы понесли бы неисчислимые, так почему же другие города не
сопротивлялись столь же мужественно? И почему именно и только Козельск
защищался так героически, а прочие подверглись нашествию как-то... пассивно,
что ли. Будь все такими героями, как козельцы, так и конец бы пришел на Руси
монголам, наверное.
Но предметов в школе много, уроки каждый день, и даже у самых пытливых
юных умов эти внепрограммные мысли дальнейшего развития не получали. Каждый
новый день приносил много поводов к мыслям гораздо более серьезным и
актуальным. Здесь и успеваемость, и любовь с дружбой, и взаимоотношения с
родителями, и деньги, и приличные шмотки, и набить морду кому надо и не
получить по рылу самому, и прочее без конца.
Некоторые же из этих школьников, особо умные и любознательные, в
возрасте уже сравнительно зрелом раскрывали увлекательные сочинения
блистательного историка Льва Гумилева, блистательность которого была
наследственной и предопределенной генетически и биографически, как только и
может быть у сына расстрелянного в ЧК знаменитого поэта и прошедшей вполне
крестный советский путь знаменитой поэтессы Анны Ахматовой, и из этих
сочинений узнавали с противоречивым изумлением, что накрывшие черной тучей
всю Русь монгольские полчища насчитывали два туме-на, то есть двадцать тысяч
человек -- что не есть силища неисчислимая и необоримая, но в масштабах
страны и континента не такая уж и большая. Правда, они были отлично
организованы, отменно умелы в бою и безукоризненно храбры. И вот этот
экспедиционный корпус, состоявший из двух туменов, представлял интересы
Великого Кагана на самой северо-западной границе Великой Степи, где и
располагалась Русь, и от его имени рассылал посольства по городам, предлагая
достаточно умеренные требования двоякого рода: признать принципиальное
главенство Чингиз-хана -- раз, и в порядке заключения и исполнения союза о
ненападении и взаимопомощи раз в год отправлять в ставку Орды скорее
символическую, нежели реально обременительную дань,-- два. Что могли взять
степные воины с Руси? Кони здесь были не те, наемных войск они не применяли,
оружие ценилось азиатское, качество его было куда выше, ткани тоже ценились
китайские и бухарские. Так что -- меха, мед, драгметаллы в очень умеренных
количествах. А поскольку непосредственно перед этим на Калке русские
опрометчиво попытались вступиться за союзников-половцев и были быстро и
крепко биты и разогнаны сильно уступавшим им в числе противником, то в
городах сии посольские извещения обдумывали внимательно и решили за лучшее
принять.
Собравшиеся раздавить врага четырехкратным перевесом русские войска на
Калке возглавляли три Мстислава -- Удалой, Киевский и Черниговский. Удалой
Мстислав бежал первым, Черниговский -- вторым, Киевский сдался. Вследствие
этой удали семьсот пятьдесят лет спустя районный цензор Козельска, в силу
своей татарской национальности тонко чувствительный к отдельным историческим
моментам, снял с разворота газеты рассказ Джека Лондона "Белое безмолвие",
поставленный к юбилею последнего и начинавшийся фразой: "Сколько ни встречал
я собак с затейливыми кличками, все они никуда не годились".
Но Козельск стоял на отшибе и не играл никакой заметной роли в
тогдашней Руси не только, похоже, в силу своей незначимости, но и в силу
умственных и моральных качеств своих жителей, каковые качества, как мы
вскоре увидим, и до сих пор не могут позволить Козельску выбиться в
приличные города. Потому что еще до этих печальных известий в козельцах,
выслушавших монгольское посольство, взыграло чувство превосходства: ишь ты,
десяток всадников неизвестно откуда, а тоже туда же -- давай еще им
что-то!.. Жадность, как давно, но все равно позже чем следовало
сформулировали в Одессе, есть мать всех пороков: пожадничавшие насчет дани
козельцы объяснили друг другу, что дело не в дани, а в унизительности самого
требования, и, согласившись в этом друг с другом, решили послов тут же
унизить ответно и в порядке унижения вообще перебили на месте. Как ни мал
был Козельск, но с посольством храбрые горожане вполне сумели управиться.
Сын убитого поэта Гумилев своей обстоятельностью и исторической
справедливостью озадачивал и смущал ум. Монголы имели массу предрассудков,
диковатых на европейский или русский взгляд. Например, посол был лицом
абсолютно неприкосновенным, а его убийство -- тягчайшим оскорблением
правителю и народу. По "Великой Ясе" Чингиза убийство довершегося
расценивалось преступлением непрощаемым и каралось исключительно смертью
всех к нему причастных: если кто полагает, что беспомощного посла,
рассчитывающего на твою честность и благородство и прибывшего для
переговоров, можно вот так взять и убить, так этот убийца -- человек с
червоточиной, с неправильным устройством души, а душу такую он получил от
родителей и передал детям -- ну так придется вырезать весь род и весь город,
потому что такие люди не должны осквернять собою наш мир. Вот такая суровая
и простая логика.
На Козельск было отправлено пять сотен всадников. Сил у монголов было
мало, и расходовали они их экономно и рационально. Ко времени прибытия
полутысячи под стены козельцы уже знали, что неизбежно следует за их
поспешным вероломством, и рассчитывать на пощаду им не приходилось никак.
Отчаянная защита объясняется не героизмом характера, а безвыходностью
положения -- все равно умирать со всей семьей и городом, так единственный
шанс хоть продлить жизнь -- драться на стенах, альтернатива чему --
подставлять горло под нож, как барану.
И не потому монголы упомянули Козельск как "злой город", что он
сопротивлялся, а потому, что преступил священный закон неприкосновенности
доверившихся и убил послов.
Однако с тех пор минуло без малого восемь веков, давно уже монголы
прокатились до Адриатики и Египта и отхлынули обратно, раскатали Китай, сели
в Индии, были биты Тимуром, зацепились за Волгу, качают нефть за Казанью,
держат дворницкое дело в Москве и живут в ней без малого миллионным
землячеством, и нет этому нашему рассказу до них никакого дела, и
упомянули-то мы о них только потому, что было это дело в Козельске, о
котором ничего больше примечательного и не сказать.
Итак, в районном центре Козельске, в порядке единения со всей страной и
еще более глубокого приобщения к русской культуре, было решено ко дню
двухсотлетия Александра Сергеевича Пушкина поставить ему памятник. И
выделили на это из городской казны посильное количество денег. Интересно
заметить, что в контексте слово "посильный" всегда синонимично такому
однокоренному ряду, как "малосильный", "бессильный", "несильный". То есть
денег выделили не сильно. Долго кроили и отрезали из зарплаты учителей: мол,
акция внутрикультурная, из того же кармана и возьмем. Учителя могли
посильно, оно же бессильно, воспротестовать, но их об этом обрезании не
известили, чтобы не огорчать лишний раз и без всякого конструктивного
результата.
Из соображений той же экономии Пушкина решить делать не ростового, а
бюст. Все поддержали друг друга: душа поэта отражается в его лице, а не
ногах или других нижних частях тела. Особенно аргументированно говорил один
член городского управления, бывший санитарный врач: изображать живот и спину
человека, которому всадили свинцовую пулю в живот так, что она повредила
позвоночник -- это негуманно, жестоко, и лишний раз привлекать к этому
внимание поклонников его таланта совершенно неуместно. Болезненная
смертельная рана, ну зачем же нам скульптура с животом. Конечно, в Москве
или Петербурге Пушкин изображен в полный рост, но у них там, в столицах,
во-первых денег наворовано немерено, а во-вторых народ торопливый и
равнодушный, не задумывается над тем, что видит.
Итак, проголосовали за бюст. Стали выбирать скульптора. Всем хотелось
талантливого и недорогого. И районное управление культуры такого
посоветовало. Человек был уже немолодой, когда-то кончил знаменитое
Мухинское училище в Ленинграде и всю жизнь зарабатывал на хлеб Лукичем.
Лукичем скульпторы советской эпохи называли промеж собой Ильича; это был
профессиональный жаргон. Еще Ильича называли "Кормилец" -- не за то, что
кого-то накормил, а за то, что кормились им: лепить его приходилось часто,
скульптуры Лукича втыкали где только можно, и денег на них отпускали не
скупясь, здесь главное было поплотнее пристроиться к кормушке.
А после советской власти кормушка резко съежилась, и когорты осиротелых
лукичевцев остались без работы, без куска хлеба и глотка водки. За умеренную
мзду они готовы были ваять хоть Чебурашку.
Скульптор получил аванс, заплатил за отключенное в квартире
электричество, побрился электробритвой, выпил в праздничном свете и
приступил.
Мудрить он не стал. Взял глиняную заготовку Ленина подходящего размера,
бородку переставил на бакенбарды, лысину обрастал кудрями. Нос удлинил, губы
приплюснул -- как живой Пушкин. Сейчас вскинет руку и скажет: "Зд'гаствуй,
милая под'гужка!"
И повез готового ко второму рождению поэта в свет, в областной центр,
где на заводе металлоконструкций был литейный цех. Бюст было решено сделать
чугунный: бронза -- это крутовато, дорого, цветной металл, валюта; и кроме
того справедливо рассудили, что бронзовый бюст обязательно сопрут. Город
бедный, зарплат не платят, а тут -- бронза! Не меньше доллара за килограмм.
Обязательно сопрут, в первую же ночь. Тут медные провода от электричек
каждый месяц срезают, одного мужика током убило, когда он в работающую
трансформаторную будку за медным проводом полез, а вы -- бюст! Ясное дело
сопрут. Пусть лучше будет чугунный. Оно и несравненно дешевле. Все равно
бронза на воздухе быстро зеленеет, чернеет, окисляется птичьими какашками,
что ж к бюсту -- лакея с опахалом приставлять? Нет: дружно решили чугунный.
Через неделю скульптор привез Пушкина на попутке. Комиссия прибыла в
его полуподвальную мастерскую и встала полукругом с распорядительным и
опасным видом семейства Борджиа, принимающего у Ми-келанджело изображение
главы рода.
Бюст понравился. В его прищуре смутно угадывалось что-то родное, от
истоков. Постановили одобрить, и комиссия брызнула на этот пир духа тонкой
струйкой золотого дождя: из расчета скульптору заплатить за квартиру, выпить
и сделать каменный постамент.
Скульптор сумел не только выпить, но и закусить, потому что постамент
он купил в кладбищенской мастерской, где мастер-каменотес давно перешел
исключительно на тройной одеколон, поскольку; из живого нищего еще никому не
удавалось сделать богатого покойника, и денег на приличные памятники не было
ни у тех, ни у других. Обычно варили кресты или пирамидки из железного
уголка и красили нитроэмалью. Так что прекрасный гранитный параллелепипед
удалось приобрести за сущий бесценок.
На радостях экономный скульптор загулял, строя горячечные планы
опушкивания всей страны. В своем заказе он узрел симптомы нового
скульптурного подъема родины, и в шалмане угощал знакомых, повторяя: "Лиха
беда начало!"
Говорят, когда козельцы мочили послов, кто-то тихо предостерег: "Не
буди лихо, пока оно тихо". Насчет начала скульптор оказался прав, ибо устами
младенца глаголет истина, а пьяный человек -- в сущности тот же младенец.
Беда и вправду оказалась сравнительно лиха: когда скульптор вышел из
запоя по причине отсутствия наличия денег, что выяснилось непосредственно в
винном отделе магазина "Ласточка" и имело следствиями отбирание сумки с
водкой и бычками в томате, драку с продавщицей и получение по хребту
милицейской дубинкой, он побежал в мастерскую пошукать по выпитым бутылкам
на предмет сливания остатков, и выяснил, что ЖЭК выселил его из мастерской.
Переговоры с конторой успехом не увенчались: не плачено было за три с
половиной года, и пока деньгами не пахло -- то терпели, а когда всем стало
известно, что скульптор с шиком пропил сумасшедший гонорар за памятник
Пушкину для центральной площади, но за мастерскую так и не заплатил,
чиновники воспылали ненавистью фискалов к нагой музе ваяния и зодчества, и
утром в понедельник все атрибуты и аксессуары его искусства были выкинуты к
чертовой матери на чахлый газон меж кустов и экскрементов.
Полезную мелочь скульптор перетащил в квартиру, а с бюстом обнялся в
тени и задумался. Святотатство низовых властей уязвило. Но квартира была на
верхнем этаже, пятый без лифта. Легкий гений поэта в чугунном варианте стал
неподъемен. И кладбищенский постамент не легче.
Он пошел в шалман и пожаловался друзьям. Друзья тоже любили поэзию
Пушкина, они налили скульптору и наперебой стали читать стихи. Один выпил,
выдохнул и сказал: "Я помню чудное мгновенье". Второй пошутил: "Моя дядя
самых честных правил", -- и изобразил, как стреляет соседу в ухо из
пистолета: правит контрольным выстрелом, значит. Третий, проиграв борьбу с
судорогой собственного кадыка и метнув меню в угол, печально сказал:
"Приветствую тебя, пустынный уголок". А еще один, упав со стула,
процитировал из постановки Белорусского оперного театра: "Паду ли я, дручком
пропэртый". Все засмеялись, со стола упал стакан и разбился рядом с головой
декламатора, после чего тот продолжил: "Чи мимо прошпындярит вин". Короче, к
Пушкину здесь относились как к родному.
Автор
Тема: Сегодня день памяти Александра Сергеевича Пушкина. (Прочитано 2799 раз)
